rus

Лев Гудков*: Президентские выборы в России 2018 года: контекст и последствия


Статьи

Мартовские «выборы» Путина не вызвали у российского населения особого интереса в силу предопределенности их результата и ухудшающейся экономической ситуации. На протяжении осени и зимы 2017-2018 года лишь 17-18% опрошенных внимательно следили за ходом предвыборной кампании, прочие были настроены индифферентны. За месяц до дня голосования 51% россиян считали, что предстоящие выборы – это имитация политической борьбы, «серьезной» ее называли лишь 35%. Самым скептическим отношением к выборам отличались москвичи и жители мегаполисов, более информированная и образованная публика (здесь доля скептиков поднималась до 69% против 13% считавших выборы реальной политической конкуренцией).  

В социологическом плане мы имеем дело не с «выборами», и даже не с плебисцитом, а с «аккламацией», то есть публичном выражении одобрения безальтернативной фигуры диктатора. Речь не идет о «честных» или «нечестных» выборах, а об организации принудительного консенсуса, политических, медийных и полицейских технологиях принуждения к демонстрации лояльности власти путем «голосования за Путина».

В соответствии с этим и строилось проведение электоральной кампании, а именно: информационная политика (глорификация и мобилизация массовой поддержки главной фигуры),  отбор кандидатов (и участников групп поддержки), определение состава избирательных комиссий (назначавшихся администрацией регионов, а значит освобожденных от участия политических партий и общественного контроля), а также – привлечение полиции, пресекающей несанкционированные властью акции оппозиции и гражданских наблюдателей. [1] Подбор участников самого спектакля «электоральной демократии» был тщательно продуман для того, чтобы создать впечатление представленности на сцене всех политических сил, с одной стороны, с другой – их полной несостоятельности в качестве серьезных политиков и претендентов на руководство страной. От коммунистов (под давлением администрации президента) был выдвинут не Г.Зюганов, который мог получить свои обычные 15-18% голосов, а ранее практически неизвестный предприниматель и даже не член КПРФ П.Грудинин, что вызвало неоднозначную реакцию у более консервативной части этого партийного электората. От ЛДПР – вызывавший общее отторжение политический скандалист и провокатор В.Жириновский. От либералов - К.Собчак, дочь мэра Петербурга, бывшего начальника Путина. Это был беспроигрышный ход для дискредитации демократов, тех, кто выходил на антипутинские митинги и демонстрации в 2011-2017 гг. Ксения Собчак – известная телеведущая скандальной молодежной передачи, богатая дама с манерами светской львицы, должна была произвести крайне отрицательное впечатление на избирателей бедной и депрессивной провинции. И она на самом деле она его производила: о негативном отношении к ней заявляли от 35 до 51% опрошенных (это даже больше, чем у Жириновского), подтверждая сложившийся благодаря пропаганде образ российской оппозиции: ориентированной на Запад, антипатриотичной, аморальной, циничной (ее довольно радикальные антипутинские выступления поэтому не получали резонанса). Негативное отношение к демократам закреплялось участием Г. Явлинского, зарекомендовавшего себя как старого демагога, не способного к политическим действиям. О трех других фигурантах выборов – Б.Титове, С.Бабурине, М.Сурайкине практически никто в России не знал, кроме политологов и чиновников. (Втроем они собрали 2% голосов и еще 1% получил Явлинский). Единственный политик, кто мог бы представлять серьезную угрозу для Путина, а именно: А.Навальный. Но он, задолго до начала избирательной кампании, был лишен права участвовать в выборах. Известность Навального превосходит известность любого российского политика (кроме Путина, Зюганова, Жириновского и С.Шойгу), любого министра или общественного деятеля. Его лозунг «Единая Россия – партия жуликов и воров» в 2011-2012 гг. одобряли и поддерживали от 40 до 45%.  Деятельность созданного им Фонда борьбы с коррупцией вызвала острую реакцию со стороны Кремля, правительства и высокопоставленных чиновников, ставших объектом его расследований. Против него было возбуждено уголовное дело, которое фактически развалилось в суде, тем не менее, он был осужден на три года, условно, только для того, чтобы иметь повод отказать ему в участии в президентских выборах и дискредитировать его как уголовника и мошенника.   Навальный, даже если бы его допустили до выборов, не смог бы победить Путина (или создать прецедент второго тура голосования), но он получил бы в этом случае возможность открытой критики политики Путина, что сделало бы проблематичными шансы Путина на безоговорочный успех в качестве безальтернативного национального лидера. Навальный мог бы рассчитывать на получение 18-20% голосов (что сопоставимо с шансами всех оппонентов Путина вместе взятых). Без его участия выборы превращались в королевский балет, где оппонентам Путина, выставленными беспомощными, комическими или отталкивающими персонажами, отводилась роль кордебалета. Поэтому результат выборов был предрешен заранее – все 7 официальных «соперников» Путина получили чуть больше 22% голосов.

Вряд ли надо специально подчеркивать, что кандидаты находились в заведомо неравном положении. Реальная избирательная кампания Путина началась еще летом прошлого года, когда ни один из потенциальных его оппонентов еще не имел права выступать со своими программными заявлениями. «Короля играет свита». Полная информационная монополия Кремля на ТВ и в основных средствах массовой информации обеспечивала ему доминирование в общественном мнении. Путин занимал до 75-80% эфирного времени новостных и пропагандистских передач на ТВ.  В России нет свободных СМИ, есть альтернативные официозу издания. Из существующих 22 общероссийских ТВ-каналов, 20 интегрированы в три медиахолдинга, подконтрольных АП и проводящих согласованную политику. Все вместе они образуют единую чрезвычайно мощную и очень эффективную машину тотальной пропаганды. Эти медиа-холдинги контролируют прессу, имеющую самую большую аудиторию, радио, интернет-порталы, ведут очень агрессивную политику в сфере молодежного информационного и идеологического потребления. На долю всех условно «независимых» изданий приходится не более 6-7% аудитории потребителей информации. Для участников дебатов (среди которых Путина не было) отводилось по 2 минуты эфирного времени, что выглядело откровенным издевательством. Но даже и это не главное – за Путина вещали, агитировали, убеждали население весь истеблишмент, все журналисты, все политики, депутаты нынешней Думы и региональных законодательных собраний, чиновники, независимо от партийной принадлежности. Общий тон выражен формулой спикера ГД В.Володина: «Путин – это Россия, нет Путина – нет и России».   Никакой критики, ни одного негативного суждения по отношению к Путину не могло проникнуть в публичное информационное пространство.

Предполагаемое участие в выборах («явка») избирателей должно было быть самым низким за все президентские электоральные кампании. Поставленная администрацией Путина перед губернаторами задача 70/70 казалась мало реальной именно из-за вероятности низкого участия граждан в голосовании. [2]  По данным наших опросов, осенью 2017, в январе и феврале 2018 года готовность прийти на избирательные участники высказывали 56-58%. Отказ от участия в выборах тех, кто был настроен против Путина, недоволен его режимом или относился к политике и предстоящим выборам равнодушно, повышал предполагаемый процент голосов за Путина. В этих условиях Путин должен был получить от 72 до 75% голосов. Но такой результат не устраивал кремлевскую администрацию. Ее цель заключалась не в «победе» Путина, в этом никто не сомневался, а в демонстрации, как в советские времена, «всеобщей всенародной поддержки» Путина и доверия к нему как «подлинного национального лидера», как выражении солидарности абсолютного большинства граждан с проводимым им курсом. Низкая явка не позволяла этого, поскольку Путин в таком случае избирался бы абсолютным меньшинством (42-45% избирателей, включенных в список имеющих право голоса). А цель АП – 51% (ЦИК показал в итоге 52%)

В последний месяц перед выборами резко усилилось административное давление на потенциальных избирателей, что и привело к увеличению явки. [3] Социальная база Путина – консервативная и депрессивная провинция, работники государственных предприятий, бюрократия, пенсионеры, малоимущие и низкообразованные слои населения. Объектом «тотальной корпоративной мобилизации» и «полного государственного включения»[4] стали в этой избирательной кампании категории населения, которые ранее уклонялись от участия в выборах:  образованные и состоятельные группы среднего класса, жители Москвы, Санкт-Петербурга и других мегаполисов, продемонстрировавших на прошлых выборах в сентябре 2017 года самое низкое участие (20-22%). На них и было направлена основная работа политтехнологов – запугивание, уговаривание, предоставление различных бонусов и льгот за участие, тотальная агитация по месту жительства и работы.  Особенно чувствительными к этому оказались пожилые люди (предпенсионного возраста, высокой квалификации, обеспокоенных возможностью потери своего рабочего места).

Тем не менее, абсолютное большинство россиян (69%) расценивает проведенные выборы как более или менее «честные» («нечестными» их считает лишь 19%, правда, среди последних относительно больше чиновников и образованных специалистов – 24%) и удовлетворено их результатами (74%).

Популярность Путина невозможно рассматривать вне контекста крымской мобилизации.

Рейтинг одобрения или доверия Путину, достигавший всякий раз максимума (87-88%) в моменты реванша, милитаристских и шовинистических кампаний (в 1999, 2004, 2008, 2014), снизился к концу 2013 года до 60-63% (на фоне массовых антипутинских демонстраций протеста. Рис. 1 и рис.2).  В конце 2013 года 47% опрошенных заявляли, что не хотели бы видеть Путина на следующие президентские выборы, 61% - что они устали ждать от него выполнения его предвыборных обещаний. Но после киевского Майдана и изгнания Януковича, после аннексии Крыма индекс одобрения его вновь поднялся до максимума (87%) и уже не опускался ниже 80% одобрения и поддержки. Раздражение и социальное недовольство канализируются на другие уровни и ветви власти; действует старый механизм («добрый царь и худые бояре») – перенос ответственности за положение внутри страны с национального лидера, воплощающего в своем статусе символические ценности величия и мощи «Российской Державы», на премьера или правительство, на Думу, губернаторов и т.п.  (Рис.3, 4, 5, )

Рис.1

Рис. 2

 

Рис.3

 

Рис.4

 

Рис.5

 

Период «патриотической» мобилизации и эйфории (2014-2016), вызванной шовинистической антизападной и антиукраинской пропагандой, закончился, но последствия этих событий останутся надолго. Главное достижение Путина – восстановление международного авторитета России, возвращение ей статуса «Великой Державы» (Рис. 6).

 

Рис.6

  

Социальные последствия событий 2014-2016 гг. сводятся не только к резкому повышению влияния институтов насилия на массовое сознание. Крымская волна мобилизации закрепила цикл институциональных изменений 2012-2017 гг., последовавших в ответ на массовые антипутинские протесты в крупных городах и ослабление легитимности Путина. После 2012 года постоянно расширяются поводы для цензуры в интернете (внесудебное закрытие сайтов, возбуждение уголовных дел против блогеров и т.п.). Эти изменения означали  юридическую ничтожность Конституции РФ - из 137 ее основных статей  не работают более 50, прежде всего тех, что определяют порядок формирования власти, свободы и права человека, контроль общества над властью.

 Ужесточение законодательства, судебной и правоприменительной практики направлено против любых форм самоорганизации общества, подавление неподконтрольных Кремлю или региональным властям общественных инициатив и независимых НКО. Расширение полномочий политической полиции («спецслужб», и так наделенных «чрезвычайными правами» действовать вне рамок Конституции и законов) сочеталось с   ужесточением цензуры (Роскомнадзора) и манипуляцией массовым сознанием, основанную на новейших разработках социальных наук.

Для борьбы с «массовыми беспорядками» - выступлениями недовольных граждан создана Росгвардия, численность которой сопоставима со всеми сухопутными войсками России. Она может использовать любые средства, включая разрешение стрелять в людей. Это - отражение паранойи режима, испытывающего страх из-за угрозы повторения в России «цветных революций», «майданов» после массовых протестов 2011-2012 года.

Сложившийся за четыре или пять выборных цикла (1999-2016 гг.) порядок «управляемой демократии» или манипуляций электоральными процессами (полный контроль над вертикальной мобильностью и селекцией во власть) привел к формированию закрытого коррумпированного политического класса, обеспечивающего эксклюзивный характер институционального господства, иммунитет по отношению к любым попыткам общественного контроля над властью, подчинение экономики интересам обогащения правящего класса. Свое идеологическое обоснование этот клептократический авторитарный режим получил лишь в последние 3-4 года, хотя отдельные тезисы и положения новой идеологии звучали уже в начале 2000-х годов, но с полной ясностью – лишь после мюнхенской речи Путина в феврале 2007 году, когда был провозглашен новый политический курс -  конфронтация с западными странами, «стабильность», «управляемая» или «суверенная демократия», недопустимость «цветных революций» в России. Новым моментом был отказ от ценностей правового государства, демократии, прав человека и свободной рыночной экономики, как чуждых русской культуре, необходимость стабильности и защиты государства.

Российское население трезво оценивает природу российской власти: по мнению большинства россиян, Путин опирается на силовиков (прежде всего – политическую полицию, спецслужбы, генералитет), олигархов, высшую бюрократию и выражает интересы именно этих институтов. Картина массовых представлений россиян о структуре институтов власти представляют собой синтез репрессивных структур и олигархов. (Рис. 7).

Рис.7

 

Рис.8

 

Рис.9

 

Усиливающаяся мифология «Великого народа» уничтожает всякую мысль о социальной и культурной гетерогенности населения, о необходимости репрезентации групповых социальных интересов, а значит – саму идею «общества», демократии, соответственно, ответственности власти за свои действия и проводимую политику, контроля над ней «общества».  Идеология «Величия державы» упраздняет сам вопрос о социальной структуре и социальной дифференциации, заменяя их рассуждениями о единой мистической Россией.  Конфронтация с Западом и антизападная политика – риторика врага, войны, милитаризма, героической славы Российской Империи и ее колониальных войн, дискредитация западных ценностей и моделей – вытесняет из массового сознания понятия неотчуждаемых прав человека, необходимость участия в общественной жизни и политике, противостояния государственному произволу. Отсюда – почти полное нежелание участвовать в политике и отсутствие интереса к ней (Рис.10)

Рис.10

Понятие врага – почти по К.Шмитту – становится конститутивным для понимания характера государства и политической деятельности. Если в 1994 г. (перед началом первой чеченской войны) 41% считали, что у России есть враги, то уже в 2003 г. (на новой волне антиамериканизма) таких было 77%, весной 2014 г. – 84%, затем, по мере спада мобилизации, этот показатель стал постепенно снижаться, составив в декабре 2017 г. – 66%. Функция поддержания населения в состоянии хронического возбуждения и мобилизационной готовности заключается не только в вытеснении либеральных, демократических или правовых представления из общественного мнения, но и формирование защитного изоляционизма («Россия – особая цивилизация», превосходящая Запад в своей духовности и морали; «у нас особый путь», «западная демократия нам не подходит» и т.п.). Эти представления по мере укрепления режима Путина стали разделять абсолютное большинство россиян. Будучи включенными в систему образования и социализации молодого поколения, они уничтожают идею истории страны, стерилизуя знания о сталинизме и терроре и заменяя ее православным традиционализмом.

Отчуждение от развитых стран удалось произвести благодаря навязыванию представлений о том, что Запад (развитые страны демократии) относятся к России с презрением и страхом (последний, якобы, вызван «растущей мощью России»). Пропаганда подняла давний пласт рессантиментных стереотипов и мифов, глубоко укоренных в русской культуре: представления о собственной отсталости от Европы, варварстве, крепостничестве. Культивируемая патриотическая гордость за «возрождающуюся Россию» оттесняет или нейтрализует угнетающее сознание стыда за состояние дел внутри стране, ясное понимание коррумпированности государства, эгоизма и алчности правящего класса. Ход мысли большинства россиян примерно таков: да, Госдума – это не парламент, да - судебная система полностью зависит от президента, в стране нет правосудия, обычный человек не в состоянии добиться справедливости и защиты своих прав и интересов. Да, власть принадлежит людям аморальным. Надежды на демократов обернулись ложными иллюзиями.  Но такова жизнь и не нам под силу менять ее порядок.  Особого уважения и доверия к политическому классу нет, но нет и возмущения. Идеалы демократии и правового государства были отвергнуты и дискредитированы, их заменили «стабильность», «особый путь» России, особые духовные ценности и традиции русских, другими словами обновленная доктрина «морально-политического единства, партии и народа» советского времени.

Противостояние Западу и возвращение к имперским представлениям позволили российскому обывателю почувствовать себя значительным. И именно это выразилось в массовой эйфории: «русский медведь показал всем зубы, мы заставили себя уважать». Коллективное возбуждение всегда ведет к упрощению картины реальности, к подъему архаических, мифологических представлений об истории и действующих лицах. В нашем случае это привело к росту доверия и авторитета силовых структур и политиков, демонстрирующих свою готовность к насилию. Президент, армия и политическая полиция выходят на первый план в массовых представлениях о наиболее значимых и влиятельных силах в России. (Рис.7). В мифологии «тысячелетней» России акцент делается на Величии Державы, обязанном самоотверженному героизму армии и населения, на отсутствии социальных различий и классовых конфликтов, эгоизма социально-групповых интересов, то есть на «героической симфонии» царя и народа.

Именно это чувство и консолидировало население России весной 2014 года, обозначив вектор вторичного, возвратного тоталитаризма.  В этом контексте становятся понятными навязанные пропагандой представления об НКО или других формах гражданского общества как организациях, ведущих скрытую коммерческую деятельность или выступающих как агенты враждебных России стран.

Реверсное движение страны следует рассматривать как реакцию авторитарного режима на угрозы своим позициям господства, проистекающие из «экспорта цветных революций» или дурного примера, подаваемого странами-бывшими советскими республиками или восточноевропейскими соцстранами (Польшей, Чехией и др.). Их стремление к интеграции в структуры европейского союза и североатлантического оборонного альянса пропагандой подается как заговор против России (и лично Путина). Стремление повторить этот путь Грузией, а затем Украиной вызвало острую негативную реакцию у правящей элиты, пришедшей на смену Ельцину, иной по своему социальному составу и образу мыслей. После 2004 года на первых позициях в списке «врагов» оказываются балтийские страны, Грузия, Польша, а затем – Украина и США. (Рис.11) 

Рис.11

 

Рис. 12

 

Рис.13

 

Рис. 14

 

Первые всплески антиукраинской и антигрузинской пропаганды приходятся на пики электоральных циклов в этих странах. Поражение Грузии в августовской русско-грузинской войне 2008 года привело к установлению российского протектората над значительной частью грузинской территории (Абхазией, Южной Осетией), что сделало невозможным вступление Грузии в НАТО и сближение ее с ЕС. Сразу после это антигрузинская пропаганда ослабла и позже совсем прекратилась (представление о Грузии как враге России снизилось с 62% в 2009 г. до 9% в 2017 г.). Этого нельзя сказать о балтийских республиках, враждебное отношение к которым хотя и ослабло за тот же период, но тем не менее сохраняется примерно на одном и том же уровне (к Латвии: с 49% в 2005 до   23- 25% в 2014-2017 гг.; к Литве: с 42% до тех же 24%; к Эстонии: с 60% в 2007 г. до 16% в 2017). (Рис.12-14)

Признаки возвращения путинского режима к институциональным практикам позднего СССР заключаются не только в склонностях правящего «класса» к консервации сложившегося порядка, подобного позднему брежневскому «застою», с характерными для него милитаризмом, военно-политическими авантюрами, поддержкой левых «революционистских» или антизападных движений в Европе и Латинской Америке. Новая идеология «государственного патриотизма» обеспечивает массам наркотическое чувство гордости, своей национальной исключительности и превосходства, веры в вождя, что, по крайней мере, частично, компенсирует отсутствие экономического роста и снижение доходов населения. Иллюзии - самый прочный материал строительства деспотии или диктатуры, они не нуждаются в обосновании, практическом подтверждении и аргументации, если люди готовы и хотят верить в возвышающих их обман.

Пока еще нельзя говорить о завершенном процессе реставрации тоталитаризма, речь идет о скорее о симптоматике реверсного процесса. Антизападная риторика не в состоянии полностью уничтожить значимость ценностей Запада (ассоциируемых с современной культурой, цивилизацией, потреблением), я думаю, что речь может идти только об их временное ослабление (или взятие в скобки). Никаких других ценностных ориентиров развития страны, представлений о желаемом будущем общества, кроме западных, нет. Поэтому, несмотря на всю конфронтацию, у большинства россиян остается желание «нормализации» отношений с миром развитых стран, готовность одобрить любые шаги по ослаблению конфронтации и напряженности в отношениях между Россией и США или ЕС.

Что можно ожидать после выборов? Есть себе несколько сценариев дальнейшего развития путинского режима:

1.Внутренняя политика – усиление репрессий против независимых НКО, оппозиции, ужесточение цензуры, преследований оппозиции и критиков режима, увеличение расходов на модернизацию армии; это самый вероятный, по мнению большинства российских экспертов, инерционный вариант предстоящего правления.  Нет никаких оснований полагать, что Путин, получив санкцию большинства, решится на радикальные институциональные реформы, как полагают и надеются многие политики (например, А.Кудрин).  Для его режима изменения демократического характера были бы политическим самоубийством и полностью противоречат его идеологии и образу мыслей. Нынешний курс, как я полагаю, будет сохраняться с какими-то минимальными поправками. Любые реформы в России могут проводиться в условиях, когда диктатор вынужден их проводить, под давлением обстоятельств. Сегодня таких условий нет.

2. Внешняя политика: продолжение политики конфронтации с ведущими мировыми странами, шантаж и провоцирование региональных конфликтов, поддержание хронической нестабильности и напряженности на Украине, Ближнем востоке, попытки раскола и поддержка правых, антидемократических сил и движений в Европе; одновременно будут искаться возможности ослабления санкций, разорвать усиливающуюся изоляцию режима. Кремль готов к торгу, но при обязательном условии сохранения завоеванных Кремлем позиций, учета его претензий на влияние и участие в решении мировых проблем.  Для Путина крайне важно сохранить значимость символического статуса Великой Державы как основы его легитимности.

3. Но эти предположения исходят из посылки о неизменности нынешних условий. Ситуация может резко измениться в двух случаях: а) возникновение нового мирового экономического кризиса гораздо сильнее  скажется на слабой экономике России, чем на экономиках других развитых стран; резкое или очень длительное снижение уровня жизни российского населения подорвет легитимность Путина; б) непредсказуемое развитие случайного локального конфликта в серьезное противостояние России и Запада приведет к военно-дипломатическому поражению России, что будет самым негативным образом сказываться на легитимности и поддержки режима.

4. В обоих случаях - ослабления легитимности из-за продолжительного спада повседневного потребления или надежд на рост уровня жизни, военной неудачи -   достаточно любого частного повода, который сыграет роль триггера необратимых процессов эрозии режима и его развала. Это может быть крупная техногенная или социальная катастрофа, или еще какое-то событие, на которое остро реагирует общественное мнение. Развитие событий может принять быстрый и неконтролируемый ход только, если оно сопровождается расколом и ослаблением единства правящих групп, что Путин всеми силами старается предотвратить, усиливая репрессии против высшего эшелона руководства, как показывают это нарастающие судебные процессы против элиты.

 

________

* Сведения об авторе:

Лев Гудков – директор Аналитического Центра Юри Левады, Россия.

Статья подготовлена на основе выступления на Международной конференции «Президентские выборы в России: выводы и прогнозы».



[1] Отмечу лишь один факт: с лета 2017 года по февраль 2018 года в помещениях ФБК было проведено свыше 150 обысков, в ходе которых изымались информационные материалы, компьютеры и другое оборудование. Активисты Навального систематически подвергались арестам на срок от 15 до 30 суток.

[2] Лишь один раз в истории России явка была выше 70%: летом 1991 года на выборах президентом Б.Ельцина (почти 75%).   Официальные данные с КОИБов (устройств для автоматического считывания и подсчетов бюллетеней), объявленные через два часа после закрытия участков сообщали о явке в 59.9% и 72% голосов, отданных за Путин, что представляется весьма правдоподобным и близко к показаниям предвыборных опросов. Но уже через несколько часов после «уточненного ручного подсчета бюллетеней» явка поднялась до окончательных 67.5% и 77.6% голосов, отданных за Путина. Кроме того, изменилось на протяжении суток общее число внесенных в список избирателей граждан РФ – оно увеличилось на 1.5 млн. голосов.

[3] Параметры этого принуждения определить невозможно из-за многократных искажений официальных данных.  Послевыборный опрос 23-27 марта, проведенный Левада-центром, показывал завышение ответов об участии в голосовании респондентов на 9% в сравнении с итоговыми показателями ЦИК (заявили, что они проголосовали 18 марта, 76% опрошенных). Эту цифру можно рассматривать даже не столько как индикатор страха населения, сколько его привычного оппортунизма и отражение административной силы авторитарного режима.

[4] О.Филина. Все за одно. На прошедших выборах власть отработала новые технологии мобилизации населения. // Огонек, №11 от 26 марта 2018, с. 14-15.

 

23.04.2018 18:00:00