rus

Александр Шумилин*: Политика России в отношении Ближнего Востока: между советской моделью и новыми реалиями


Статьи

Как описать нынешнюю политику России в отношении Ближнего Востока? Часто можно услышать, например, что «Россия возвращается на Ближний Восток как великая держава» или «Россия создала полюс притяжения в регионе, новый полюс силы». Другие говорят, что «Россия попала в ловушку с политикой в отношении Ближнего Востока». Коротко говоря, это зависит от восприятия событий, происходящих в регионе. Иными словами, мы имеем дело с двойственностью восприятия и последующего  анализа.

Многие аналитики склонны сравнивать российскую политику на Ближнем Востоке в последнее десятилетие с традиционной советской политикой. То есть решительной, опирающейся на силу (как в случае сирийского кризиса), а главное, позиционирующей себя в оппозиции к «коллективному Западу» (Соединенные Штаты (США) и Европейский Союз (ЕС)). Но это справедливо лишь в определенной степени: на самом деле, в течение 2000-х годов мы имеем дело с синтезом советской политики с ее противоположностью - политикой демократической России в отношении Ближнего Востока в 1990-ые годы.

Важно также признать, что как в советский, так и постсоветский периоды советская/российская политика в вопросах Ближнего Востока всегда определялась характером и качеством отношений Москвы со странами Запада, в частности, США. Действительно, во время холодной войны СССР противодействовал Западу в регионе через своих союзников и клиентов, независимо от расходов, тогда как в 1990-х годах Россия настраивалась на выгодное экономическое сотрудничество со странами региона, подход, который опирался, в значительной степени на солидарность с Западом в отношении конфликтов на Ближнем Востоке. Сегодня Россия пытается взаимодействовать со всеми странами региона, способными платить (в отличие от Советского Союза, которому было отказано в доступе к рынкам, например, арабских монархий Персидского залива) и на чисто коммерческой основе. В 1990-х годах во время президентства Бориса Ельцина Россия рассматривала Ближний Восток преимущественно в экономическом плане – как рынок для своих товаров и источник финансирования в форме займов и кредитов. В значительной степени это восприятие сохранилось и до наших дней. Действительно, после того, как Запад ввел санкции против России в связи с кризисом в Украине, Москва пыталась обратиться к арабским монархиям Персидского залива с просьбой о займах, но не преуспела в этом из-за разногласий с этими странами по проблемам Ирана и Сирии.

Отметим, что в российской общественно-политической сфере, где отчетливо доминируют прокремлевские телеканалы, ностальгия вызывается по эпохе советской политики на Ближнем Востоке, так и по ее лидерам «надежным партнерам СССР в арабских странах», таким как Саддам Хуссейн в Ираке, Муамар Каддафи в Ливии, семья Асада в Сирии и т. д. Их свержение, которое, как правило, приписывается Соединенным Штатам, рассматривается как первопричина возникновения и роста радикального исламизма в регионе. Телевизионной аудитории дают простое объяснение:  мол, в арабских странах демократия не работает, а потому авторитарные правители лучше исламистов. Однако на практике сама Москва проявляет прагматизм и готовность работать со всеми лидирующими группами в этих странах. Отношения России с Египтом после «Арабской весны» показательны в этом плане: в 2012-2013 годах Россия успешно сотрудничала с умеренным исламистом Мухаммедом Мурси, несмотря на то, что организация «Братья-мусульмане» была официально запрещена в России. После того, как Мурси был свергнут, Москва еще теснее начала работать с тем, кто его сверг – фельдмаршалом-президентом Абдель Фаттах-эс-Сиси, который изначально политически и идеологически позиционировал себя как полярно противоположный исламистскому Мурси. Такой прагматизм характерен для президентства Владимира Путина. В 2000 году придя к власти, он выбрал партнеров на Ближнем Востоке в соответствии со своим внешнеполитическим императивом – борьбой с терроризмом (это было время второй чеченской войны). Именно на основе общей борьбы с терроризмом активно развивались отношения России с Израилем, особенно в период непосредственно после террористических атак 11 сентября 2001 года.

Отметим, что бывший министр иностранных дел Евгений Примаков восстановил влияние Кремля на Ближнем Востоке в 2004-2005 годах путем возрождения просоветских альянсов с арабскими друзьями. И это отчасти связано с первым кризисом в Украине: в то время мы наблюдали растущее расхождение в политике Владимира Путина и политики стран Запада. Именно по этой причине линия Примакова нашла отклик в Кремле, что не означает, что он всегда был непосредственно задействован в разработке ближневосточной политики России.

Однако, российский подход, основанный на принципе «сначала политика, а потом – экономика» теперь можно увидеть и в отношении Ирана: Москва рассчитывает на усиление партнерских отношений с Тегераном, воспользовавшись формально антизападными позициями, которые доминируют в политике аятолл. МИД РФ рассматривает Иран как важный полюс в будущем «многополярном мире».  Отношения также касаются взаимовыгодного экономического сотрудничества и определенной координации в военной и политической сферах.  И все это, несмотря на то, что сейчас, когда санкции были отменены, Иран возвращается на энергетические рынки. Это будет способствовать снижению мировых цен на важнейший экспортный продукт (нефть и газ) России и ограничит их объем в ближайшем будущем, в том числе и в Европу. Такова комбинация мотивов и инструментов, которые Россия привносит в свою ближневосточную политику.

Иначе говоря, как и в советские времена, именно на Ближнем Востоке расхождения между Москвой и Западом начали обретать практическую форму. Например, в ракетной войне (июль-август 2006 г.) между «Хезболлой» и Израилем позиция России трактовалась в регионе и за его пределами как склоняющаяся больше к «Хезболле» и Ливану, чем к Израилю,  который подвергся неспровоцированному нападению со стороны его северного соседа. Можно вспомнить еще одно обвинение, выдвинутое Израилем и Западом против России. Оно заключалось в том, что российские ракеты, переданные в распоряжение Башара Асада, оказались у «Хезболлы» и были сброшены на израильтян. Годом ранее в интервью «Израильскому каналу-1» Владимир Путин сказал, что он будет продолжать поставлять Сирии ракетные системы, которые, по его словам, «просто усложняют работу израильских ВВС», но не нарушают баланс сил в регионе. «Вы (израильтяне) больше не сможете летать над президентским дворцом Башара Асада», –подчеркнул российский президент.

Честно говоря, мы должны учитывать некоторые серьезные разногласия во взглядах Примакова и правительства в отношении определенных фундаментальных событий в регионе. Например, он решительно отрицал идею о том, что «арабская весна» былв «спровоцирована  внешним вмешательством», главным образом, Соединенными Штатами. Напротив, он утверждал, что США, как и Россия, не ожидали реальных масштабов протестов в арабских странах.

Действия России во время кризиса в Сирии сегодня имеют решающее значение для ее будущего на Ближнем Востоке, поскольку московская и западная политические элиты имеют глубокие расхождения во взглядах по поводу природы кризиса. «Арабская весна», развернувшаяся в 2011 году, сначала заставила западные страны выбирать между сохранением статус-кво и поддержкой демократических принципов («люди имеют право выступать против диктатуры для формирования собственного правительства»), но такая дилемма не стояла перед российским руководством. В Москве преобладало мнение, что «арабская весна» была результатом «манипуляций и вмешательства западных стран» (еще одной «цветной революцией») с целью изменения статуса-кво в арабском мире в соответствии со «стратегическими интересами Запада». Даже если бы Запад придерживался официального нейтралитета (невмешательство в процессы, происходящие в странах «арабской весны»), то российское руководство в целом критиковало и осудило бы массовое движение протеста в этих странах, поскольку рассматривало протестные движения как нелегитимные, а власть (диктаторы и автократы) – легитимной.  Открыто Москва выступила в поддержку власти только в одной стране – Сирии.

Операция российских ВКС (аэрокосмических сил), которая началась в конце сентября 2015 года, преследовала не только официально заявленные цели («борьба с террористическими группами» и «укрепление позиции Башара Ассада в качестве партнера в борьбе с терроризмом»). Она также преследовала цель изменить баланс сил на поле боя в пользу сирийского правительства, тем самым укрепив позиции России в переговорах, которые рано или поздно должны были состояться. Москва также воспользовалась политическим вакуумом (провал переговорного процесса «Женева-2») и военно-стратегическим вакуумом (отсутствие на сирийской территории военной инфраструктуры, принадлежащей странам международной коалиции под руководством США, и зон, где сирийским и, соответственно, российским самолетам было запрещено летать). После того, как в октябре 2015 года российский бомбардировщик был сбит турецким истребителем, российские аэрокосмические силы развернули ракетные системы «земля-воздух» вокруг Латакии, фактически закрыв западную часть сирийского воздушного пространства для самолетов стран коалиции. Таким образом, Россия стала важнейшим военным фактором в Сирии.

Кризис в Сирии стал символом неопределенности и неэффективности западной коалиции и арабских стран в решении проблем (как на гуманитарном, так и военном уровнях). Таким образом, прибытие российских аэрокосмических сил дало Москве возможность не только продемонстрировать решимость (в рамках собственной концепции характера кризиса) и военную мощь, но и превратить сам кризис в возможность изменить положение России в мире на новых условиях. Логично будет предположить, что Москва надеялась, что побочным эффектом ее большего вовлечения в сирийский кризис станет повышение уровня взаимопонимания между Кремлем и западной политической элитой, что отразится и на сближении подходов к проблеме Украины. По крайней мере, надежду на то, что привлечение к решению проблемы кризиса в Сирии даст Москве возможность преодолеть политическую изоляцию на мировой арене, которая была вызвана конфликтом в Украине.

Несмотря на четкую и последовательную российскую позицию в пользу режима Асада, большинство элит Персидского залива обращались и продолжают обращаться к Москве. Это происходит по одной важной причине: после подписания соглашения о химическом оружии (2013 г.), которое было воспринято сирийской умеренной оппозицией и странами Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива как предательство со стороны администрации Обамы арабов суннитов, а также свидетельство более широкой смены американской стратегии (к Ирану) и последующих событий, элиты арабских государств Персидского залива перестали скрывать свое разочарование в подходе США к Сирии и начали  рассматривать Россию как, возможно, нежелательного, но де-факто единственного (в текущих обстоятельствах) партнера, с которым стоит иметь дело. Другими словами, разгневанные бездействием Обамы в Сирии, арабские государства Персидского залива начали искать пути для взаимопонимания с Путиным, который демонстрировал намерение и решимость в управлении ситуацией в Сирии, хотя и в соответствии со своим пониманием ситуации.

Однако вскоре стало понятно, что взгляд России на события в Сирии и ее действия на поле боя противоречили действиям, которые страны анти-исламского государства под руководством США (ИГ, ИГИС, ИГИЛ) считали правильными. С первых дней российских авиационных ударов лидеры западных стран и арабских государств начали обвинять Россию в поражении не позиций ИГ и Джабхат ан-Нусра, как это было согласовано на встрече президентов США и России в Нью-Йорке в сентябре 2015 года, а в обстрелах позиций умеренных сирийских повстанческих групп, которые воюют против режима Асада, то есть союзников международной коалиции, тех, кто при положительном исходе в будущем могли бы заменить режим Асада в рамках согласованного политического перехода.

Политические круги в странах коалиции начали думать, что реальная стратегия Москвы в Сирии заключается в том, чтобы «максимально ослабить или даже уничтожить группы антиасадовских повстанцев на поле боя». Тогда Москва якобы представит международному сообществу прежнюю черно-белую картинку, согласно которой в сирийской драме есть только Асад и ИГ-террористы. На определенном этапе Россия оказалась зажатой между своей политической и стратегической прерогативой в регионе (помощь режиму Башара Асада в Сирии и поддержка особых связей с Ираном), с одной стороны, а с другой, – срочной долгосрочной потребностью улучшить свои отношения с Советом сотрудничества арабских государств Персидского залива, особенно в экономической сфере.

Украинский кризис резко усилил эти противоречия в российской политике, поскольку растущая поддержка Асада Москвой стала рассматриваться как инструмент для использования в более широком противостоянии с Западом, в частности, как то, от чего нельзя отказаться, по крайней мере, без нескольких четких шагов Запада в обмен на ослабление санкций против России. То есть, любые действия в Сирии следует рассматривать через украинскую призму. Тем не менее, Москва продолжает презентовать себя в качестве нового центра политического притяжения для основных действующих лиц в регионе, в том числе арабских стран Персидского залива, который способен играть эту роль несмотря на продолжение проасадовской линии.

Российские стратеги считают, что такая точка зрения имеет основания: Россия не только смогла подчеркнуть слабость и непоследовательность действий США и Запада в сирийском кризисе, но и разделяет вместе с арабскими государствами Персидского залива ряд предостережений относительно ядерной сделки с Ираном. В условиях растущих политических и стратегических разногласий в сирийском вопросе обе стороны стремятся сотрудничать для поддержки нефтяных и газовых рынков. Тот факт, что некоторые высокопоставленные лица из арабских монархий обратились к  Москве, чтобы обсудить региональные проблемы, предоставляет новый вес российскому руководству. Это означает, что Совет сотрудничества арабских стран Персидского залива рассматривает этот механизм как средство воздействия на Россию. Для России – это способ преодолеть чрезмерное сближение с Ираном, обеспечить восприятие своей позиции как равноудаленной между Ираном и сообществом арабов суннитов.

Можно сделать вывод, что за последнее десятилетие политика России на Ближнем Востоке переориентировалась на советскую модель, согласно которой этот регион рассматривался, главным образом, через призму стратегической конкуренции с США. Экономические расчеты не являются главными, то есть, воспринимаются как вторичные и подчинены более важным политическим целям. Основной логикой советской модели является достижение геополитических целей любой финансовой или экономической ценой. Одна из основных причин этого сдвига связана с событиями «арабской весны» и всплеском политического ислама, которые широко рассматривались и пропагандировались в России как «заговор США и Запада». Считалось, что это вредит российской политике в регионе и угрожает потребностям безопасности России.

В то же время мы наблюдаем совершенно новые элементы, которые не имеют ничего общего с советской моделью. В частности, Россия, очевидно, не готова взять на себя полную ответственность за будущее Сирии (сирийское урегулирование), и в этом контексте Москва пытается достичь добрососедских отношений с Вашингтоном через Иерусалим, который недавно посетил министр обороны Российской Федерации господин Шойгу в поисках израильского посредничества.

________

*Сведения об авторе:

Александр Шумилин – доктор политических наук, руководитель Центра анализа ближневосточных конфликтов (Москва).

Статья подготовлена на основе выступления на Международной конференции «Ближневосточный вектор внешней политики России: цели и последствия».

 

20.11.2017 22:30:00